Приключения Филиппа в его странствованиях по свету - Страница 60

К оглавлению

60

Глава XIV
СОДЕРЖАЩАЯ ДВѢ ФИЛИППОВЫ БѢДЫ

Вы знаете что въ нѣкоторыхъ частяхъ Индіи дѣтоубійство обычай обыкновенный. Онъ входитъ въ религію страны, какъ въ другихъ округахъ сожиганіе вдовъ, на кострѣ. Я не могу вообразить, чтобы женщины любили убивать себя самихъ и дѣтей своихъ, хотя онѣ покоряются мужественно и даже весело уставамъ религіи, которая предписываетъ имъ уничтожать свою жизнь или жизнь ихъ малютокъ. Положимъ теперь, что вамъ и мнѣ, европейцамъ, случилось проѣзжать мимо того мѣста, гдѣ юное существо готовилось изжариться, по совѣту своей семьи и высокихъ сановниковъ ея религіи, что могли бы мы сдѣлать? Спасти её? Ни чуть не бывало. Мы знаемъ, что намъ не слѣдуетъ вмѣшиваться въ законы и обычаи ея родины. Мы отвернемся со вздохомъ отъ грустной сцены; мы вытащимъ наши носовые платки, велимъ кучеру проѣхать мимо и предоставимъ её ея печальной участи.

Вотъ и бѣдной Агнесѣ Туисденъ какъ мы можемъ помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религіозная молодая женщина браминской секты. Старый браминъ, ея отецъ, добрая и преданная мать, этотъ самый отъявленный браминъ, братъ ея, эта чудная дѣвушка, ея туго зашнурованная сестра — всѣ настаиваютъ, чтобы она принесла себя въ жертву, и покрываютъ её цвѣтами, прежде чѣмъ поведутъ на костёръ. Положимъ, она рѣшилась бросить бѣднаго Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какія чувства должна наша добродѣтельная грудь питать къ ней? Гнѣвъ? Я только-что разговаривалъ съ однимъ молодымъ человѣкомъ въ лохмотьяхъ и босикомъ, который обыкновенно спитъ гдѣ-нибудь подъ воротами, который безпрестанно сидитъ въ тюрьмѣ, матъ и отецъ котораго были воры, да и дѣды ихъ тоже — должны мы сердиться на него за то, что онъ слѣдуетъ родительской профессіи? Однимъ глазомъ изливая слезу состраданія, не спуская другого глаза съ серебряныхъ ложекъ, я слушаю его безыскусственный разсказъ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примѣчать, что тотъ джентльмэнъ, о которомъ милый папа и милая мама говорятъ тебѣ сколько у него тысячъ годового дохода, сколько помѣстьевъ тамъ и тамъ, который безумно влюблёнъ въ твою бѣлую кожу и голубые глаза и готовъ бросить всѣ свои сокровища къ твоимъ ногамъ, не можешь же ты не примѣчать, что онъ очень несвѣдущъ, хотя очень хитёръ, очень скупъ, хотя очень богатъ, очень сердитъ, вѣроятно, если лицо, глаза и ротъ могутъ говоритъ правду, а Филиппъ Фирминъ — хотя его законное происхожденіе сомнительно, какъ мы недавно слышали, и въ такомъ случаѣ его материнское наслѣдство принадлежитъ ему, а отцовское мы еще не знаемъ стоитъ ли чего-нибудь — а Филиппъ джентльмэнъ, съ умной головою, съ великодушнымъ честнымъ сердцемъ, лучшія чувства котораго онъ отдавалъ своей кузинѣ — каково же бѣдной дѣвушкѣ разстаться съ прежней любовью, съ благородной и прекрасной любовью? Бѣдная Агнеса! какъ подумаешь, что она сидѣла по цѣлымъ часамъ, слушая изліянія филиппова сердца, а можетъ быть въ драгоцѣнныя минуты секретнаго разговора нашоптывала торопливо въ корридорѣ, на лѣстницѣ, за оконными занавѣсками нѣсколько словъ, теперь должна слушать на этомъ же самомъ диванѣ, за этими же самыми занавѣсками изліянія своего смуглаго жениха о казармахъ, боксёрствѣ, скачкахъ и нѣжной страсти. Онъ глупъ, онъ низокъ, онъ сердить, онъ необразованъ; а тотъ другой былъ… но она исполнитъ свой долгъ — о да! она исполнитъ свой долгъ! Бѣдная Агнеса! C'est à fendro le coeur. Мнѣ, право, жаль её.

Когда Филиппъ быль раздражонъ, я принуждёнъ, какъ его біографъ, сознаться, что онъ могъ быть очень грубъ и непріятенъ; но вы должны согласиться, что молодой человѣкъ имѣлъ нѣкоторыя причины быть недовольнымъ, когда нашолъ владычицу своего сердца, сидящую рука-объ-руку съ другимъ молодымъ человѣкомъ въ уединённомъ уголку брайтонской пристава. Зелёныя волны нѣжно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеецъ. Волна цалуетъ берегъ. Ахъ, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравненія, которое можетъ быть ни что иное, какъ безумная фантазія ревнивца. Въ этомъ только я увѣренъ, что ни одинъ камешекъ на этомъ берегу за можетъ быть холоднѣе благовоспитанной Агнесы, Филиппъ, опьянѣвшій отъ ревности, не походилъ на благоразумнаго трезваго Филиппа.

— Ужасный у него характеръ, говорила послѣ о Филиппѣ его милая тётка: — я дрожала за мою милую, кроткую дѣвочку, что, если бы она была навѣкъ соединена съ такимъ запальчивымъ человѣкомъ? Никогда, въ глубинѣ души моей, не могла я думать, чтобы союзъ ихъ могъ быть счастливъ. Притомъ, вы знаете, ихъ близкое родство… мои сомнѣнія на этотъ счотъ, милая мистриссъ Кэндоръ, никогда не могла я совершенно преодолѣть.

И эти сомнѣнія вѣсили цѣлые пуды, когда Мэнгровскій замокъ, домъ въ Лондонѣ и островъ мистера Улькома въ Вестиндіи были положены на вѣсы вмѣстѣ съ ними.

Разумѣется, ни къ чему было оставаться въ этой сырости теперь, когда пріятное tête-à-tête было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверхъ.

— Дитя моё, какъ вы блѣдны! вскричала мистриссъ Пенфольдъ, положивъ книгу.

Изъ опаловыхъ глазъ капитана сверкало пламя и горячая кровь горѣла за его жолтыми щеками. Въ ссорѣ мистеръ Филиппъ Фирминъ могъ быть особенно хладнокровенъ и умѣлъ владѣть собою. Когда миссъ Агнеса нѣсколько жалобнымъ тономъ представила его мистриссъ Пенфольдъ, онъ сдѣлалъ вѣжливый и граціозный поклонъ не хуже своего величественнаго отца.

— Моя собачка узнала меня, сказалъ онъ, лаская Броуни. — Она вѣрна мнѣ и привела меня къ моей кузинѣ и къ капитану Улькому… кажется, такъ васъ зовутъ, сэръ?

60