Приключения Филиппа в его странствованиях по свету - Страница 92

— Она думаетъ, что вы получите денегъ отъ меня, продолжалъ его сіятельство.

— Она думаетъ? а я не думалъ никогда, отвѣчалъ Филиппъ.

— И eй-богу не получите, если не выкинете этого вздора изъ головы.

— Я не выкину её изъ головы и обойдусь безъ вашихъ денегъ, сказалъ очень смѣло мистеръ Фирминъ.

— Отправляйтесь въ тартарары! закричалъ старикъ.

Филиппъ сказалъ намъ, что онъ отвѣчалъ: «Seniores priores, милордъ» и ушолъ.

— Итакъ вы видите, что если онъ хотѣлъ оставить мнѣ что-нибудь, то надежда теперь исчезла, и славно же я обдѣлалъ мои дѣла!

И я послалъ его туда! Мой добрый Филиппъ не только не выговаривалъ мнѣ за это, но принялъ всю вину на себя,

— Съ тѣхъ поръ, какъ я помолвленъ, сказалъ онъ: — я сдѣлался ужасно скупъ и почти сталъ такой же скряга насчотъ денегъ, какъ эти Туисдены. Я раболѣпствовалъ передъ этимъ старикомъ, я ползалъ у его больной ноги, Я готовъ ползти отсюда до сент-джэмскаго дворца, чтобы достать денегъ для моей маленькой Шарлотты.

Филиппъ раболѣпствовалъ и ползалъ! Если бы ни у кого не было спины такой гибкой, какъ у него, низкопоклонство сдѣлалось бы погибшимъ искусствомъ, какъ придворный минуэтъ. Но не бойтесь! Спины людскія созданы на то, чтобы сгибаться, и порода паразитовъ еще довольно въ славѣ.

Когда нашъ другъ сказалъ намъ, какъ кратко началось и кончилось его свиданіе съ лордомъ Рингудомъ, кажется, тѣмъ, кто совѣтовалъ Филиппу навѣстить его дѣда, сдѣлалось нѣсколько стыдно совѣта, который дали они. Мы достаточно знали нашего друга, чтобы знать также, какъ опасно было отправлять его кланяться въ передней лордовъ. Не способны ли его руки разбить какой-нибудь фарфоръ, а ноги — наступить и разорвать какой-нибудь дамскій шлейфъ? Итакъ вмѣсто пользы мы заставили его поссориться съ его патрономъ. Лордъ Рингудъ признался, что онъ хотѣлъ оставить Филиппу денегъ, а мы, отправивъ бѣднаго молодого человѣка къ больному старику, возбудили ссору между родственниками, которые разстались съ взаимными угрозами и гнѣвомъ.

— О Боже! стоналъ я въ супружескомъ совѣщаніи: — отправимъ его отсюда. Теперь ему остаётся только дать пощочину Мёгфорду, сказать мистриссъ Мёгфордъ, что она пошлая и скучная женщина.

Онъ съ нетерпѣніемъ желалъ воротиться къ своей возлюбленной въ Парижъ. Мы не удерживали его. Боясь еще какого-нибудь приключенія, мы даже желали, чтобы онъ уѣхалъ скорѣе. Въ уныломъ и грустномъ расположеніи духа проводилъ я его на булонской пароходъ. Онъ взялъ второе мѣсто и мужественно простился съ нами. Ночь была бурная; на палубѣ мокро и сыро; пассажировъ множество, а Филиппъ былъ между ними въ тонкомъ плащѣ; вѣтеръ развѣвалъ его рыжіе волосы и бороду. Я теперь вижу этотъ пароходъ; я оставилъ его съ сокрушеніемъ и стыдомъ. Зачѣмъ я посылалъ Филиппа къ этому свирѣпому старику? Зачѣмъ принудилъ его къ этому покорному поступку? Грубость лорда Рингуда была всѣмъ извѣстна: это былъ злой, развратный циникъ, а мы отправили Филиппа кланяться и льстить ему! Ахъ mea culpa, mea culpa! Вѣтеръ дулъ свирѣпо въ эту ночь, и когда я думалъ, какъ бѣднаго Филиппа качаетъ въ холодной второй каютѣ, я безпокойно вертѣлся на своей постели.

Я зашолъ черезъ день въ Бэйскій клубъ и встрѣтился тамъ съ обоими Туисденами. Отецъ цѣплялся за пуговицу одного важнаго человѣка; когда я вошолъ, сынъ пріѣхалъ въ клубъ въ кабріолетѣ капитана Улькома и вмѣстѣ съ этимъ знаменитымъ мулатомъ. Они посмотрѣли на меня какимъ-то особеннымъ образомъ — я въ этомъ увѣренъ. Тальботъ Туисденъ, оглушая своимъ громкимъ разговоромъ бѣднаго лорда Лепеля, бросилъ на меня взглядъ торжества и говорилъ такъ, чтобы я слышалъ. Рингудъ Туисденъ и Улькомъ попивая полынную водку для возбужденія апетита, перемигивались и ухмылялись. Глаза Улькома были одного цвѣта съ водкою, которую онъ пилъ. Я не видалъ, какъ Туисденъ оторвалъ пуговицу лорда Лепеля, но этотъ вельможа съ разстроенной физіономіей поскорѣе отошолъ отъ своего маленькаго гонителя.

— Откажитесь и пріѣзжайте ко мнѣ, я слышалъ, какъ сказалъ великодушный Туисденъ: — я жду Рингуда и еще кое-кого.

При этомъ предложеніи лордъ Лепель съ трепетомъ пробормоталъ, что онъ не можетъ отказаться отъ даннаго слова и убѣжалъ изъ клуба.

Обѣды Туисдена — вѣжливому читателю уже было о томъ сообщено — были замѣчательны: онъ постоянно хвастался, что у него обѣдаетъ лордъ Рингудъ. Такъ случилось, что въ этотъ самый вечеръ, лордъ Рингудъ, съ тремя своими льстецами, обѣдалъ въ Бэйскомъ клубѣ, рѣшившись посмотрѣть пантомиму, въ которой играла очень хорошенькая молоденькая Коломбина, и кто-то шутя сказалъ его сіятельству:

— Вѣдь вы обѣдаете у Тальбота Туксдена. Онъ сейчасъ сказалъ что ждётъ васъ.

— Онъ сказалъ? спросилъ его сіятельство. — Такъ, стало быть, Тальтобъ Туисденъ совралъ!

И маленькій Томъ Ивисъ, разсказывавшій мнѣ объ этомъ вспомнилъ эти замѣчательныя слова, потому-что почти немедленно случилось одно обстоятельство.

Черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда Филиппа, нашъ другъ, маленькая Сестрица пришла къ намъ, когда мы сидѣли за утреннимъ чаемъ, и ея доброе личико выражало большое волненіе и грусть. Она объяснила намъ причины этой грусти, какъ только наши дѣти ушли въ классную. Между друзьями мистриссъ Брандонъ и постоянными собесѣдниками ея отца былъ достойный мистеръ Ридли, отецъ знаменитаго живописца, который быль слишкомъ благороденъ, чтобы стыдиться своего смиреннаго происхожденія съ отцовской стороны. Отношенія отца и сына не могли быть очень тѣсны и коротки, особенно такъ, какъ въ дѣтствѣ молодого Ридли отецъ его, ничего не понимавшій въ изящныхъ искусствахъ, считалъ мальчика болѣзненнымъ, полоумнымъ ребёнкомъ, который долженъ былъ сдѣлаться родителямъ въ тягость. Но когда Джонъ Джэмсъ Ридли началъ достигать знаменитости въ своей профессіи, глаза отца раскрылись, вмѣсто презрѣнія, онъ началъ глядѣть на своего сына съ искреннимъ, наивнымъ восторгомъ и часто со слезами разсказывалъ, съ какою гордостью и съ какимъ удовольствіемъ служилъ онъ Джону Джэмсу въ тотъ день, когда онъ обѣдалъ у его господина, лорда Тодмордена, Ридли старшій теперь чувствовалъ, что онъ былъ жестокъ и несправедливъ къ своему сыну въ его дѣтствѣ, я съ весьма трогательнымъ смиреніемъ старикъ сознавался въ своей прежней несправедливости и старался загладить её уваженіемъ и любовью.