— Скоропостижно.
— Подагра въ желудкѣ.
— Обѣдалъ здѣсь только четыре дня тому назадъ.
— Казался совсѣмъ здоровъ.
— Совсѣмъ здоровъ? Нѣтъ! Я никогда не видалъ человѣка болѣе болѣзненной наружности.
— Жолтъ какъ гинея.
— Не могъ ѣсть,
— Ругалъ слугъ и Тома Ивиса, который обѣдалъ съ нимъ.
— Семьдесятъ-шесть лѣта.
— Родился въ одномъ году съ герцогомъ йоркскимъ.
— Сорокъ тысячъ годового дохода.
— Сорокъ? Пятьдесятъ-восемь тысячъ, говорю я вамъ, Онъ всегда быль экономенъ.
— Титулъ переходитъ къ его кузену, сэру Джону Рингуду; онъ не здѣшній членъ, онъ членъ Будля.
— Не графство, а баронство.
— Они ненавидѣли другъ друга. У старика былъ бѣшеный характеръ.
— Желательно бы знать, оставилъ ли онъ что-нибудь старому Туис…
Тутъ вошолъ Тальботъ.
— А, полковникъ! какъ поживаете? Что новаго? Запоздалъ въ моей конторѣ, сводилъ счоты. Ѣду завтра въ Уипгэмъ провести Рождество у дяди моей жены, Ригнуда — знаете? Я всегда ѣзжу на Рождество въ Уипгэмъ. Онъ держитъ для васъ фазановъ. Я уже плохой охотникъ теперь!
Пока хвастунъ предавался своей напыщенной болтовнѣ, онъ не примѣчалъ значительныхъ взглядовъ, устремленныхъ на него, а если и примѣчалъ, то можетъ быть ему было пріятно возбуждаемое имъ вниманіе. Въ этомъ клубѣ давно раздавались разсказы Туисдена о Рингудѣ, о фазанахъ, о томъ, что онъ уже плохой охотникъ, и о суммѣ, которую его семейство получитъ послѣ смерти ихъ благороднаго родственника.
— Мнѣ кажется, я слышалъ отъ васъ, что сэръ Джонъ Рингудъ наслѣдникъ вашего родственника? спросилъ мистеръ Гукгэмъ.
— Да, баронство — только баронство. Графство принадлежитъ только милорду и его прямымъ наслѣдникамъ. Почему бы ему опять не жениться? Я часто ему говорю: «Рингудъ, зачѣмъ вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свѣжи и здоровы, Рингудъ. Вы можете еще прожить двадцать лѣтъ, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племяницѣ и ея дѣтямъ что-нибудь, мы не спѣшимъ получатъ наслѣдство, говорю я. — Зачѣмъ вы не женитесь?
— Ахъ, Туисденъ! ему уже нельзя жениться, сказалъ плачевно мистеръ Гукгэмъ.
— Совсѣмъ нѣтъ. Онъ человѣкъ крѣпкій, необыкновенно сильный, здоровый человѣкъ, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингудъ…
— О! ради Бога, остановите его, сказалъ старикъ Тремлеттъ, который всегда начиналъ дрожать при звукѣ голоса, Туисдена. — Скажите ему кто-нибудь.
— Развѣ вы не слыхали, Туисденъ? Не видали? Не знаете? торжественно спросилъ Гукгэмъ.
— Слышалъ — видѣлъ — знаю — что? закричалъ тотъ.
— Съ лордомъ Рингудомъ случилось несчастье. Загляните въ газету. Вотъ.
Туисденъ кинулъ свой золотой лорнетъ, взялъ газету и — милосердный Боже!.. но я не стану описывать агонію этого благороднаго лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.
То, что Туисденъ прочолъ въ „Globe“ былъ краткій параграфъ; но на слѣдующее утро въ „Times“ была одна изъ тѣхъ панафидныхъ статей, которымъ знатные вельможи должны подвергаться отъ таинственныхъ некрографовъ этой газеты.
Первый и единственный графъ Рингудъ покорился участи, которой должны подвергаться и пэры и простолюдины. Спѣша въ свои великолѣпный Уипгэмскій замокъ, гдѣ онъ располагалъ угощать знатныхъ гостей на Рождество, его сіятельство оставилъ Лондонъ только-что оправившись отъ подагры, которая мучила его уже нѣсколько лѣтъ. Должно быть болѣзнь вдругъ бросилась въ желудокъ. Въ Тёррейс-Регунѣ, за тридцать миль отъ своего великолѣпнаго жилища, гдѣ онъ привыкъ останавливаться, чтобы пообѣдать, онъ уже страдалъ ужасно, на что окружающіе его не обратили такого вниманія, какое должно было бы возбудить его положеніе, потому-что, страдая этою мучительной болѣзнью, онъ громко кричалъ и слова его и обращеніе были чрезвычайно запальчивы. Онъ сердито отказалъ послать за докторомъ въ Тёррейсѣ и непремѣнно хотѣлъ продолжать путь. Онъ принадлежалъ въ людямъ старой школи, которые не хотятъ ѣздить по желѣзной дорогѣ (хотя его состояніе значительно увеличилось, когда черезъ его владѣнія была проложена желѣзная дорога); и его собственныя лошади всегда встрѣчали его въ Попперской тавернѣ, въ ничтожной деревушкѣ, за семнадцать миль отъ его великолѣпнаго парка. Пріѣхавъ въ эту таверну, онъ не сдѣлалъ никакого знака, не сказалъ ни одного слова, такъ что слуги его серьёзно испугались. Когда засвѣтили фонари у экипажа и заглянули въ его карету, этотъ владѣлецъ тысячи десятинъ и, по слухамъ, огромнаго богатства, былъ мёртвъ. Путешествіе онъ Тёррея было послѣднею станціей продолжительной, счастливой, если не знаменитой, то по-крайней-мѣрѣ замѣчательной и великолѣпной карьеры.
«Покойный Джонъ Джорджъ графъ и баронъ Рингудъ и виконтъ Синкбарзъ вступилъ въ публичную жизнь въ опасный періодъ, передъ французской революціей, и началъ свою карьеру какъ другъ и товарищъ принца Уэлльскаго. Когда его королевское высочество оставилъ партію виговъ, лордъ Рингудъ также присоединился къ партіямь и графство было наградою за его вѣрность. Но когда лордъ Стейнъ былъ сдѣланъ маркизомъ, лордъ Рингудъ поссорился съ своимъ королевскимъ покровителемъ и другомъ, считая, что услуги его несправедливо оскорблены, потому-что такое же званіе не было даровано ему. Въ разныхъ случаяхъ онъ подавалъ голосъ за виговъ. Онъ никогда не примирялся съ покойнымъ королёмъ Георгомъ IV, съ которымъ онъ имѣлъ привычку говорить съ характеристическою рѣзкостью. Приближеніе биля о реформѣ, однако, окончательно привлекло этого вельможу на сторону торіевъ, и онъ оставался съ-тѣхъ-поръ если не краснорѣчивымъ, то по-крайней-мѣрѣ ревностнымъ ихъ защитникомъ. Говорятъ, что онъ былъ щедрымъ помѣщикомъ, если его арендаторы не шли наперекоръ его видамъ. Его единственный сынъ умеръ рано, и его сіятельство, если вѣрить молвѣ, находился въ дурныхъ отношеніяхъ съ своимъ родственникомъ и наслѣдникомъ, сэромъ Джономъ Рингудомъ Эппльшо, баронетомъ, теперь барономъ Рингудомъ. Баронство существуетъ въ этой древней фамиліи со времёнъ царствованія Георга I, когда сэру Джону Рингуду было пожаловано дворянство, а сэръ Фрэнсисъ, его братъ, былъ сдѣланъ баронетомъ первымъ изъ нашихъ ганноверскихъ государей».